ДРЕВО ЖИЗНИ - Страница 262

262

Рудник был окружен деревянным, выкрашенным известкой забором, поверх которого шли три ряда колючей проволоки. Отец отсидел в лагере всего три года. Объявили амнистию, и всех заключенных выпустили, а лагерь ликвидировали. Эл помнил, как бульдозеры сносили забор. Жители поселка, вооружившись кто ломом, кто киркой, а кто просто длинной толстой жердью, с каким-то радостным остервенением крушили деревянную ограду, стаскивали крюками колючую проволоку. Несмотря на то, что доски в этой степной местности высоко ценились, их сваливали в большие кучи и сжигали. Эл видел, как один приземистый, в пушистой лисьей шапке, прихватил пару длинных досок и поволок их было домой. Его тут же настигли, надавали по шее, а доски бросили в костер.

После освобождения отец прожил еще полгода. Он надрывно кашлял и сплевывал желтую, с прожилками крови мокроту. Мать отпаивала его кобыльим молоком, но отец так и не оправился. Последний месяц он не вставал с постели. Эл подходил к нему и садился на пол у изголовья, замирая от счастья, когда худая, обтянутая желтой кожей рука отца погружалась в его волосы и ласково гладила по голове.

Отца схоронили летом. Старый завхоз больницы с желтоватыми от курения седыми на испещренном морщинами лице усами под крючковатым носом привез некрашеный гроб, в который положили отца. До сих пор моментами в ушах Эла звучал резкий стук молотка, вбивающего гвозди в крышку гроба.

Осенью они уехали.

Теперь степь была распахана и засеяна пшеницей. Чахлые стебли ее едва достигали в высоту локтя человека. Сквозь редкие ряды ее успевших уже пожелтеть стеблей просвечивалась каменистая почва с нерастворенными глыбами химикалий. Время от времени однообразные дороги скрашивали огромные щиты с плакатами. Плакаты призывали идти вперед, до полной победы…

Двигатель стал глохнуть и сбавлять обороты. Дон включил нейтралку, и машина, прокатив еще метров пятьдесят по инерции, остановилась неподалеку от развесистой липы, бросавшей широкую густую тень на асфальт и придорожную канаву.

– Давай подтолкнем, – Дон вышел из кабины и, держа правую руку на руле, левой нажал на стойку. Эл уперся руками в багажник. Машина сдвинулась с места и покатила.

– Что случилось? Бензин кончился? – выпрямился Эл, когда малолитражка вошла в тень липы. Он снял через голову рубашку и вытер потное тело.

Дон открыл капот.

– Бензонасос перегрелся. – Он пошарил под сиденьем, нашел чистую тряпку, смочил ее водой из фляги и засунул между коллектором и крышкой бензонасоса.

– Пусть охладится. Пока перекусим.

Он открыл багажник, вытащил сложенный вчетверо коврик и постелил в тени у самого ствола липы. Эл тем временем достал из походной сумки хлеб, банку консервов и выбрал на полу заднего салона арбуз.

– Консервы можешь убрать, – Дон поморщился. – После такой жары они в горло не полезут. Режь пока арбуз, а я вымою руки.

В дороге пришлось менять спустившийся скат, и руки Дона были грязные по локоть.

– Удивительные свойства у арбуза, – потянулся Дон за вторым куском, – в любую жару он сохраняет прохладу. – Уф! – облегченно вздохнул он, съев пятый кусок. – Легче стало. Я, знаешь, ужасно люблю арбузы. В нашем городе их почти никогда не было. Завозили крайне редко, да и то незрелые. – Он потянулся за шестым куском, быстро его прикончил и взял следующий.

– Не лопнешь? – Эл съел два куска и теперь лежал на спине, подложив руки под голову.

– Лишнее выйдет. Однако пока отдохну, – Дон с сожалением положил взятый было кусок, весивший не меньше полукилограмма, отливающий блеском выступившего сахара.

– Когда мы закончим твои дела…

– Наши, Дон, наши, – поправил его Эл, отмахиваясь от налетевших на запах арбуза мух.

– Пусть будет наши, – согласился Дон. – Хотя я не вижу в них смысла. Так вот… фу ты, черт, откуда их столько налетело, – он схватил снятую перед умыванием рубашку и, размахивая ею, стал отгонять мух, облепивших арбуз.

– Прикрой его рубашкой, – посоветовал Эл.

– Так вот, когда мы их закончим, – продолжил Дон, – и вернемся домой, в нашу хижину, то там мне уже не придется пробовать этой штуки.

– Ты, я вижу, сластена.

– Грешен! Люблю сладкое, особенно арбузы, дыни, апельсины. А однажды, – оживился он, – дед мой привез ананас. Ты его когда-нибудь ел?

– Не приходилось.

– Мм… тогда ты ничего не видел в жизни. Это такая… такая штука… Ну, я даже затрудняюсь тебе сказать, до чего же она вкусная… а запах! Непередаваемый! Вот если, как бы тебе объяснить, смешать дыню с апельсином… нет, не то. В общем, я не могу тебе передать всей гаммы запаха и вкуса. Хотя, не нужны мне никакие ананасы. Не понимаю, как местные жители выдерживают такую жару. Я бы живьем сжарился.

– Адаптировался бы. Человек – самое адаптивное существо. Он может жить везде, где другие организмы не могли бы существовать.

– Интересно, а почему это?

– Я вообще-то не специалист, но объясню тебе, как я понимаю. По-видимому, существует два типа адаптации: жесткая и пластичная. Жесткая – это когда организм уже рождается приспособленным к данным условиям среды существования. Ему не надо обучаться, приспосабливаться, так как он уже оптимально приспособлен. Но у него нет резервов для переадаптации, если условия существования меняются. Некоторые из них могут жить только во влажном и жарком климате, другие – в пустыне, третьи – в условиях тундры, и так далее. Человек же рождается еще ни к чему не приспособленный. У него пластический вид адаптации, позволяющий приспосабливаться к любым условиям. Он способен, как ни один другой организм, обучаться. У него даже инстинкты не так развиты, как у животных. Животные уже обучены и не могут переучиваться. Поэтому человек и выдерживает такие условия, какие не выдержит ни одно животное.

262